«"/

Международный фестиваль Earlymusic

Мы ломаем стереотипы, открываем неведомое, формируем вкус!

 

 ÖЛИМЬЮЗИК изучает и представляет российской публике музыку, танец, театр, поэзию барокко и ренессанса в их аутентичном исполнении, связывая культурное пространство России и Европы;

возрождает русскую придворную культуру XVII-XVIII вв. и мир русской усадьбы;

представляет музыкальные традиции народов России;

знакомит публику с персидской, японской, османской, китайской, корейской и другими культурами.

 

Исследовательские и образовательные программы Фестиваля, которые длятся в течение всего года, объединены под именем Old AXL Academia Earlymusic.

 

Фестиваль проходит ежегодно осенью в концертных залах и дворцах Санкт-Петербурга и его пригородов. Отдельные концерты повторяются в Москве и других российских городах.

ÖЛИМЬЮЗИК был основан в 1998 году в Санкт-Петербурге Элизабет Уайт (директором Британского Совета с 1998 по 2001 гг.), Марком де Мони и барочным скрипачом Андреем Решетиным.

 

Искренне благодарим спонсоров, партнеров и друзей за поддержку, сотрудничество и помощь!

Венера Галеева, Александр Гущин

Радость души, которая исчисляет

Интервью журналу «Санкт-Петербургский Университет», № 14-15, 17.06.2005, с. 50-56

Понятия «эпоха» и «человек своей эпохи» скорее относительны, чем безусловны. Что определяет человека? Его образ жизни, его шкала ценностей. В современном обществе сосуществуют люди, которые привержены ценностям разных эпох. Одни — представители феодализма, другие и вовсе откуда-то из каменного века, недоразложившегося первобытно-общинного строя. Третьи живут как положено, по канонам индустриального общества, вяло, но неотвратимо трансформирующегося в общество информационное. Хотя, почему это «как положено»? Эпоха, в которой мы живём, определяется не временем, а нашими представлениями о нём. Вернее, о себе самих, о своём предназначении.

Во введении к одному интервью Феликса Равдоникаса он охарактеризован как «редкий в современности тип ренессансной личности». В семидесятые-восьмидесятые годы он был известен как создатель всевозможных инструментов, органолог, знаток. Равдоникас сделал первые в СССР блокфлейты и флейты-траверсо, строил орган, клавесин, изобретал новые инструменты для театра и кино. Надо полагать, что, характеризуя его как человека ренессанса, автор введения, известный музыковед Л. Ковнацкая, имела в виду эту разносторонность умений и интересов. Со временем он отошёл от музыкальной практики и занялся теорией. Результатом более чем двадцатилетних исследований стала трилогия о музыкальном синтаксисе. Книги дополнены компакт-дисками — звучащими иллюстрациями.

Эта преданность своему делу с готовностью к отказу от материальных благ в пользу идеи свойственны скорее монахам-философам Возрождения, чем представителям эпохи потребления. Впрочем, сам Феликс Владиславович уверен, что следует долгу учёного, в какие бы времена таковому ни довелось родиться.

— Как Вы полагаете, что общего между служением науке и житейскими благами?

Учёного можно лишить этих благ, титулов, званий, места работы. Но никто не может отобрать у него Его Задачу. Более того, он и сам не может от неё избавиться. Это живое биение, которое, возникнув, продолжается в тебе днём и ночью, год за годом. Высшее человеческое благо, — уверял Эйнштейн, — свободное теоретическое построение. Согласно Платону, для этого и только для этого предназначены люди — существа разумные. Что до прочих благ, то они не делают человека учёным. Скорее наоборот. Одна из самых глубоких притч о гранях этой коллизии — «Земляничная поляна» Бергмана.

 Наши бывшие соотечественники любят порицать нас за деловую пассивность, нахлебничество, склонность ждать подачек от государства. Они готовы ныне пойти в таксисты, швей-цары, официанты, чтобы отстоять свободу своего творчества. Эти упрёки скорее популярны, чем справедливы.

Те из столь потенциальных таксистов, кому довелось быть в 60-70-е годы сотрудниками ЛГУ, не могут не помнить питерских автобусов, изо дня в день доставлявших их к месту работы. В каждом висело объявление о 6-месячных курсах водителей автобусов и о зарплате 300-500 рублей для выпускников. Между тем, ставка лаборанта университетской кафедры составляла 90 рублей. Мало того, студент, претендующий на этот пост, должен был не только вынести тяготы 6-летней учёбы, но и проявить незаурядные исследовательские способности. Стоит ли напоминать о свирепости абитуриентских конкурсов? Похоже, что семена идеи о водительской участи требовали иной почвы. Во всяком случае, университетские конкурсы продолжали свирепеть.

— Как связать это с наблюдающейся ныне коммерциализацией науки?

 И ныне, и прежде труд учёного становится коммерчески эффективным, если сам он обладает навыками конкуренции, имеющей мало общего с наукой. Творчество, подвергаемое денежному поощрению, не только теряет нечто существенное, но создаёт некие преимущества для тех, кто скорей мускулист, чем умён. Быть талантливым учёным — не совсем то же, что быть успешным менеджером. В советские времена коммунистическая риторика успешно покрывала любую интеллектуальную нищету, ставя в безоговорочную зависимость всех, кто сохранял верность идеалам учёного.

Меня удивляет уныние, охватившее ведущих представителей отечественной науки в связи с отменой академических благ, последовавшей за переходом на рыночную экономику. Во-первых, ничто не могло лишить их Научной Задачи. Во-вторых, перемена строя создавала условия для прежде немыслимого "захвата жизненного пространства". Увы, эти условия были успешно использованы всеми, кроме представителей думающего сословия. Как известно, последние не нашли ничего лучшего, чем стреляться, ехать за границу, переквалифицироваться в думцев, мэров, челноков, риэлтеров, ларёчных стояльцев.

Что такое революция? Вспоминается последняя ночь путча и первый день за ней. Я тогда всерьёз жалел тех, кто уехал, кого не было с нами. Они лишили себя этого всеми нами выстраданного ощущения личного достоинства, возвращения в царство жизни не по лжи. Ну а потом не стало спичек, соли, картошки, мыла, света, тепла — всерьёз и надолго. Появились энергичные люди со всевозможными намерениями и поползновениями, которых и которые уже давно никто не помнит. И это тоже революция. Одно дело знать о революции по учебникам и кинофильмам, другое — оказаться в её ситуации. Не важно, кровава революция, или бескровна. Важно то, что всем (или почти всем) на неопределённо долгое время становится невыносимо трудно, тревожно, одиноко. Важно то, что её плодами рано или поздно, но непременно овладевает Некто, не имеющий никакого отношения к героям «истекших событий».

 —Как сказались эти перемены на Вашей жизни?

 Как ни странно, она осталась в прежнем русле (если не считать «житейских мелочей»). С 1986 года я сижу со своей Задачей. С утра до ночи, без выходных и отпусков, и, что особенно интригует, без заработков. Единственная перемена, которой я не замедлил воспользоваться, — это снятие ограничений на отечественные публикации. В 1978 году я был избран феллоу FoMRHI (международного Товарищества Изготовителей и Исследователей Исторических Инструментов) и опубликовал в его Квортерли несколько десятков статей об инструментах ПВМИ (Постоянной Выставки Музыкальных Инструментов при Ленинградском Институте Театра, Музыки и Кинематографии, ныне — Музей Театрального и Музыкального Искусства).

Они дали западным специалистам более-менее развёрнутое представление об этом собрании, не уступающем по своему значению Эрмитажу, или, скажем, Русскому музею. Что до отечест-венных изданий, то источники советского времени опубликовали два-три моих материала, подвергнув их испепеляющему редактированию. За последние годы выяснилось также, что мои английские публикации составляют подавляющее большинство изданных в те времена материалов о вышеупомянутом собрании. Остаётся добавить, что с 1992 года я написал и опубликовал у себя на родине около 80-ти работ.

— На что же Вы существовали?

 Поздравляю, мы вернулись к благам. Всем нам хочется и того, и иного. Однако то, без чего действительно невозможно жить, составляет ничтожно малую часть этих «хочется». До 1992 года я обеспечивал себя и ближних, эпизодически возвращаясь к инструментам. Затем были отпущены цены. Мои потенциальные заказчики надолго утратили платежеспособность. Мы делились друг с другом последним куском. Ни с чем не сравнимое братство изобретательной нищеты. Пошли в ход комиссионные ларьки, которых тогда появилось несметное множество. Неоценимый вклад внесли денежные и продуктовые знаки внимания уехавших друзей и родственников. Изредка случались заказы на статьи, ремонт инструментов и т.д., и т.п. В 1997 году мне исполнилось 60 и я, о счастье, стал пенсионером.