Мансарда
Воспоминания о Мансарде от Нани — Нины Алексеевой (Хиршхорн)
Чувства невозможно облечь словами
Картина Нины Алексеевой «Ирисы в снегу» (частная коллекция, Голландия).
Валерий Хайченко
Аксель и Феликсон в Израиле
Валерий Майский
Из рисуночков кухни Акселя, 1971 г.
Когда орган был построен, Феликсон принёс мне 3 медных пластиночки, которые остались от труб органа, и сказал: «Ты точно на них что-нибудь нарисуешь». Самая маленькая была 8 на 4 см.
Фотографии мозаики «Город»
Атмосфера Мансарды 70-х годов была окутана трогательными отношениями между Акселем и постоянными, верными посетителями того времени — Феликсоном и Валерием Хайченко. Удачное соединение людей, одержимых стремлением взлететь, как можно выше, над обыденностью жизни. Ставя перед собой задачи (порой невыполнимые), они верно шли к их осуществлению невзирая ни на что.
Все мы относились друг к другу с невероятной нежностью, не поучая, не разрушая поддерживали индивидуальный полёт каждого над прозой бытия. Это остаётся с тобой, как свет, как доказательство, что это возможно.
Если кто-то и делился с кем-то своими жизненными проблемами, то это всегда оставалось только между ними двумя.
Было много и других людей — приходили, исчезали, появлялись вновь… Но им всегда нужна была помощь в том или ином виде.
АНРИ я видела раза два-три. Всегда в чёрном, бархатном берете, сделанным руками жены. Никогда с ним не говорила, только смотрела на него.
ФЕЛИКСОН мастерил флейты, иногда появлялся на Мансарде с гитарой — высокий, стройный. Пел (часто мою любимую — «Ночной разговор» Окуджавы), всегда курил «Беломор», потом взялся за постройку органа.
Ходил Феликсон очень быстро, прямо летал. Мы его ласково называли Феликсончик.
Когда орган был построен, Феликсон углубился в фундаментальные теории музыки. Я читала почти все его трактаты и статьи, в которых мало что понимала.
После отъезда Анри, Акселя, Хайченко, Танечки (дочки)…Феликсон абсолютно осиротел. Слава Богу остались ребятки — Рюша, Эллочка, …, моя подружка «Собака» (Наталия-Мишель Захарьянц), которые его всячески поддерживали.
До конца жизни Феликсона мы с ним вели переписку. Он писал удивительные письма (письма храню). Он писал превосходно, порой волшебно!!!
Его текст «Зодчий времени» об Олеге Каравайчуке, написаный в сентябре 1996 года, заканчивается так: «В таком рассмотрении музыкант — ткач узоров времени. Иной ткёт мешковину, иной — парчу. Олег Каравайчук соткал Океан.».
Вот такие стихи я посвятила Феликсончику:
Что может быть ещё прекрасней?
Моргнула стрелка у часов,
затихла пыль. Секунда счастья.
Мгновение — орган готов!
Труд завершён. Орган построен.
Опущена усталость рук.
Повсюду запах канифоли,
как листья осени, вокру
кусочки меди формы разной.
Весна. Вид из окна на двор?
за стенкой мама пишет маслом…
И прошлым дышит коридор.
ВАЛЕРИЙ ХАЙЧЕНКО — друг Феликсона по скалолазанию, физиктеоретик был одержим разработкой каких-то новых физических теорий. Курил папиросы «Север».
Это был необыкновенный, тонкий, добрый, внимательный человек. Когда он говорил, то всегда оставлял воздух — возможность для слушающего впустить в себя сказанное, чем отличался от Феликсона, который говорил очень, очень быстро. Валерий обладал способностью общаться с людьми незащищёнными — детьми, больными, стариками… Он умел слушать, считал, что самое главное в разговоре — это интонация.
Про всех можно что-то где-то прочесть — о Хайченко мне удалось найти только пару строк из письма Сергея Довлатова к Юлии Губаревой.
«Твой знакомый Валерий Хайченко действительно звонил, попросил о какой-то мизерной услуге и через два дня умер, что мы восприняли как экстраординарную форму деликатности.»
Если бы судьба была к Валерию более благосклонна, то за свои изыскания он получил бы Нобелевскую премию.
Я покинула Ленинград в августе 1976 года, мы писали друг-другу письма (они лежат у меня до сих пор).
После отъезда Валерия (1988 г. ?) мы говорили несколько раз по телефону — он уже был в Вене. Дальше — тишина. Я даже не знаю где он похоронен.
Кстати, у Валерия есть дочь — художница Дина Хайченко.
(Когда Дине было лет пять, она насыпала молотый перец в чашку с чаем, который пил Валерий. В очередной визит на Мансарду Валерий предложил всем добавить в чай чуть-чуть перца. С тех пор мы это делали часто).
АКСЕЛЬ был поглощён изготовлением восковых покрытий — варил в кастрюлях воск с какими-то добавками. Коридор Мансарды заканчивался маленьким, старым туалетом. В туалетный бачок, Аксель погружал разрисованные керамические плитки с, нанесёнными на них покрытиями, испытывая их на влагостойкость. Потом стал варить восковые краски. Пахло воском и смолой. Мой портрет возник в 1974 году, Аксель мне его подарил на очередной день рождения.
При мне мама Акселя заходила на Мансарду два раза — нежно обнимала сына и они так какое-то время стояли без слов, почти не двигаясь, как-будто их объединяла какая-то тайна. У мамы Акселя был сильный диабет — мы, как могли, старались помогать приобретать лекарства, что было трудновато в то время.
Аксель никогда не повышал голос, двигался медленно, словно боялся что-то расплескать.
За годы моего пребывания на Мансарде я не помню, чтобы ктонибудь выпил рюмку вина или другого спиртного. Только чай!!! Мы всегда собирались на кухне. Иногда Аксель готовил мамалыгу — ставил на стол солнечную мамалыгу с куском масла в середине, таящим на глазах.
В какое-то время на Мансарде появилась чёрная ворона — она ходила по коридору и Аксель безуспешно пытался научить её говорить.
Ворона исчезла также внезапно, как и появилась.
В моё время, на Мансарде стояла стояла небольшая фисгармония и маленький рояль. Аксель менял и ставил недостающие струны — они висели на протянутой верёвке и вздрагивали от каждого шага. Валерий Майский, преподавая в консерватории, в перерывах между занятиями, забегал на мансарду и играл на этом рояле.
Аксель был членом Союза художников. От «Комбината декоративноприкладного искусства» поступил заказ на проект декоративного водоёма диаметром 12 метров для Таврического сада. Вскоре, после моего знакомства с Акселем, я зашла на Мансарду, и Аксель мне говорит: «Попробуй, сделай эскиз водоёма». В то время я занималась миниатюрами и нарисовала маленький кружок (6 см в диаметре) с отражением в нём города. Аксель представил этот эскиз членам отборочной конкурсной комиссии и так получилось, что этот эскиз был принят. Аксель, улыбаясь, протянул мне листочек с этим маленьким кружочком: на котором внизу справа было написано: одобрено, стояла какая-то печать и чья-то подпись. Аксель получил заказ и мы приступили — сначала к картону, затем к набору мозаики, которую мы назвали «Город». Готовые куски Аксель заливал цементом — навсегда запомнила пропорцию — один к трём. В самом конце набора он сделал подпись, которая тоже отражается. Аксель начал заниматься укладкой мозаики водоёма «Город» в Таврическом саду. К сожалению, эта мозаика была за одну ночь расхищена, расколочена, украдена… ??? Помню день, когда я об этом узнала. Я пришла на Мансарду. Никого не было. Стояла на кухне. Пришёл Аксель, сказал: «Нани, мозаики больше нет, её расколотили». Появился Феликсон. Мы трое молча стояли. Больше никогда никто об этой мозаике не промолвил ни одного слова.
Подробностей случившегося мне установить не удалось. Комбинат декоративно-прикладного искусства давно не существует, и все архивы куда-то пропали? Концов нет!
Окна Мансарды выходили во двор-колодец. В этот же двор выходили окна кухни коммунальной квартиры, где жила близкая подруга моей мамы — Марина Васильевна Вахромеева. Она работала фотографом в Академии художеств. Марина Васильевна сделала фотографии всех фрагментов мозаики (негативы и некоторые фотографии у меня сохранились).
Аксель получил заказ на проект мозаичной площадки (18 метров в диаметре) тоже для Таврического сада. Его эскиз «Звёздное небо» был одобрен, и мы начали делать картон.
Когда картон «Звёздного неба» был закончен, Аксель договорился о возможности расстелить его на полу Троицкого собора и посмотреть что у нас получилось. Аксель, Феликсон, Хайченко, моя мама, я (и был ещё кто-то, не помню, возможно, Гриша Израилевич) отправились туда с тяжёлыми рулонами. Долго раскладывали картон, поднялись под купол Собора, откуда увидели будущую мозаику целиком, найдя одну ошибку — у нас где-то не стыковался млечный путь. Об этом событии мне написал в письме Феликсон в 2011 году. «… А помнишь, как однажды летним вечером мы вознеслись на маковку синего Троицкого купола? Я до сих пор считаю это событие одним из самых волшебных и счастливых своих приключений.».
Мы начали набор мозаики. Вся мастерская была завалена разноцветной плиткой, кусками смальты, мешками с цементом и песком… Готовые плиты Аксель спускал в подвал.
До лета 1976 я работала на мансарде, потом уехала и не знаю как продвигался набор «Звёздного неба» в течении последующих лет, до отъезда Акселя в Израиль (1982 ?). Кто знает, может быть до сей поры в подвале сохранилась хоть одна плита мозаики??? Из Израиля я получила от Акселя два письма, которые храню.
Свою версию «Звёздного неба» я попыталась описать в книжке «Так получилось» с надеждой, что «Звёздное небо» могло бы жить долго. Вот, пожалуй, и всё. Это грустно — но жизнь грустная штука.
Цитата о «Звёздном небе» из книги Нины Алексеевой (Кахиани) «Так получилось»:
Одновременно с подсчётами на обратной стороне обойных рулонов Маленький звездочёт вычерчивал карту звёздного неба в натуральную величину поляны. Из 88 небесных созвездий, существующих в наше время, на карте изображались выделенные астрономами древности 48. Когда подготовительные работы были закончены, Маленький приступил к осуществлению своего гигантского замысла.
Для обозначения звёзд он выбрал куски вереска и сажал их группами в зависимости от яркости звёзд. Мраморно-серебристые кусты далёких неярких звёзд покрывались белыми цветами. Тёмная зелень звёзд средней величины цвела сиреневым, и резко-зелёный вереск ярких звёзд загорался пронзительно-розовым. Винные бутылки закапывались в землю горлышками вниз и, соединяя звёзды прямыми линиями, образовывали очертания созвездий.
Маленький работал не покладая рук. Его владения были завалены грудами бутылок, проволокой, мешками с цементом и песком, кусками разноцветной смальты, и жёлтый шланег для поливки извивался между ящиками с рассадой.
Джон молчаливо наводил порядок — перемещал горшочки с вереском в тень, закрывал цемент от дождя, точил лопаты и устанавливал солнечные лампочки в центре каждой готовой звезды.
На прямоугольных цементных плитах Средний звездочёт выкладывал названия созвездий на трёх языках. Плиты отшлифовывались и укладывались на поляне около созвездий.
Для ярчайшей звезды небосвода Маленький звездочёт разбил специальную клумбу. В центре он посадил куст скимии, окружив его можжевельниками и мелкими розами. Зимой скимия стояла в шапке ярко-красных ягод, ранней весной пробивались через снег первые подснежники, сменялись крокусами и огненными тюльпанами и, окаймляя клумбу, до поздней осени цвели алые розы.
По дну речки Маленький разбросал осколки зеркала, и «Млечный путь» загадочно мерцал в любую погоду.